ПРОХАНОВ: Я ОХОТНИК ЗА ВРЕМЕНЕМ

Автор: Тыщенко И.В.

80 ЛЕТ ПРОХАНОВУ

Когда Александра Андреевича спросили, зачем вы коллекционируете бабочек, он сказал: я охочусь за временем. Он имел в виду – за Вечным Временем, за Вечностью. Чтобы остановить это время.

Бабочка – издревле у многих народов, в том числе и нашем, считалась душой человека. Первые коллекционеры бабочек, наполненные христианским сознанием, считали, что если они обратят бабочку в экспонат – они спасут её от обращения в червяка и от гибельного холода. И получалось, что коллекционер бабочек – спаситель душ человеческих.

Когда он крикнул на всю страну, его голос не был похож на спасительный: это был голос вызова и конфликта. В его голосе не было компромиссов и заискиваний перед властью, пришедшей вместе с взломщиками страны. Поэтому газету «День», которую он сделал флагманом спасения душ, закрыли. Но было поздно – голос услышали миллионы.

Почему его резкий, бескомпромиссный, жесткий голос оказался спасительным для многих тогда? Он был пробуждающим, отрезвляющим и вселяющим веру в то, что потеряно не всё. И потерянные души, как бабочки, потянулись к нему, потому что он напомнил, для чего надо жить. И души из потерянных становились обретёнными, несгибаемыми, как он сам.

Только вечные души могут обрести вечность, она представлена у Проханова своей коллекцией икон. Он собрал коллекцию икон и собрал свой иконостас. И получилось величаво.

Получается, неслучайно у Александра Андреевича в его кабинете бабочки соседствуют с иконами – в особом смысле его дом рай, где встречаются с вечностью души. А если понять, что эти бабочки собраны со всего мира, и, как правило, в экстренных условиях боевых командировок в горячие точки мира, то коллекция совсем выглядит символической, - масштаб не оставляет сомнений, что здесь обрели вечность и покой мятущиеся души всего мира.

Это – огромное обременение личной души, огромная миссия и ответственность.

Это ощущение он выразил в своём знаменитом стихотворении «Бабочка». Я хочу, чтобы все знали это программное стихотворения Александра Андреевича.

БАБОЧКА

Ты, моя бессмертная душа,
К Богу на свиданье полетела.
И мое безжизненное тело
Вслед тебе смотрело не дыша.

Вначале червь съедает тучный лист.
Затем царевна дремлет в саркофаге.
О чудо! Ангел, светел и лучист,
Летит, садится на цветок в овраге.

Июньский луг являл подобье рая,
Где бабочек летали мириады.
Там ангелы, одежды совлекая,
Цветам дарили дивные наряды.

Где мне найти слова неизреченные,
Чтобы пропеть: «Господь, помилуй нас!»
Монахини, как траурницы черные,
Летят на золотой иконостас.

Бабушка в деревне умирала,
Порывалась мчаться по росе.
В просеке летали адмиралы
В черно-красной траурной красе.

Бабочку поймал я в лопухах.
Красная, из рук моих рвалась,
Оставляя пудру на руках.
Бабочка крапивницей звалась.

Над городом «Икеи» и «Самсунги»
Горят багрово-красным и зеленым.
Как будто ночью в каменные джунгли
Огромные слетелись махаоны.

Я улетал в Анголу ночью ясной.
Мой отчий дом остался вдалеке.
Москва казалась бабочкой прекрасной,
Бриллиантовой, на бархатном цветке.

Меня считали странным чудаком,
Когда, обмотан пулеметной лентой,
Размахивал кисейным я сачком,
За бабочкой гонясь по континентам.

О чем я грезил? О каком я чуде
Мечтал, стремясь в пылающие дали?
О том, что в юности на разноцветном блюде
Мне поднесли и снова отобрали?

В моем сачке огонь войны клубился.
Сгорал в нем мир кровавый и развратный.
Быть может, я за истиной стремился,
Одной-единственной и благодатной?

Или меня не оставляла память
О женщине, приснившейся на горе?
Она толкалась легкими стопами
И улетала за моря и горы.

Она бежала невесомо по цветам,
По облакам, взмывая в высоту,
По пенистым прибоя завиткам,
Мне оставляя только пустоту.

Быть может, эта бабочка была
Той восхитительной божественной поэмой,
Что ночью на устах моих цвела,
А утром губы оставались немы?

А может быть, сверкая и играя,
Из шелка и батиста недотрога.
Она была посланницей из рая,
К божественным садам звала меня в дорогу?

Тех серебристых солнечных белянок,
Ту траурницу в черно-синей тоге
Я привозил в Москву, как полонянок,
Их помещал в московские чертоги.

Я видел, как венцы на них надеты,
Как шелк на них венчальный серебрится.
Они влетали в легкие тенета
И трепетали там, как пленные царицы.

Сквозь марлю легкую я сдавливал им грудь,
Чтоб крылья шелестеть и биться перестали.
Им было суждено под пологом уснуть,
В них меркнул солнца крохотный кристаллик.

Цветные крылья биться уставали.
Их целовал сквозь марли дуновенье.
В них крохотные часики вставали
И замирало хрупкое мгновенье.

Я не пером — сачка ударом метким
Будь то сатир или зеленый бражник.
На крыльях бабочки писал мои заметки,
Мои военные стихи и репортажи.

Ангольских рощ сиреневые феи,
Хранительницы кампучийских кладов.
Рассматриваю я мои трофеи,
Коллекцию моих волшебных слайдов.

Слаба рука и не уверен локоть.
Разорванный сачок лежит в чулане.
Меня оставила былая ловкость,
Мне не под силу бабочек закланье.

Они в стекле мерцают ряд за рядом
В пурпурно-алых, голубых, зеленых,
В серебряных и золотых нарядах,
Готовые к параду батальоны.

Когда по мне печально и высоко
Ударит колокол и сердце дрогнет робко,
Тогда я распахну в квартире окна
И отворю стеклянные коробки.

И бабочки умчатся на свободу.
Их унесет на волю свежий ветер.
Вернутся в джунгли, в степи, к синим водам,
Рассядутся на листья и соцветья.

И пусть Господь, нахмурив строго брови,
Назначит кару мне жестокую, любую.
Я жизнь прожил с единственной любовью,
Любил я бабочку небесно-голубую.

Был мой сачок удачливый и длинный,
Ловил я бабочек небесной красоты.
И стадо абиссинских бабуинов,
Как я ловлю, смотрело с высоты.

Тот цветущий куст на розовой опушке,
И на бабочек счастливая охота.
По дороге громыхали пушки
И пылила сандинистская пехота.

Накрыли бабочки корабль белой шубой —
Антенны, палубы, ракеты, бомбометы.
И там, где скалились войны стальные зубы,
Дохнуло лугом и запахло медом.

В Намибии бомбили блиндажи.
Зиял в земле воронок дымных ряд.
От солнца, совершая виражи,
Слетались бабочки и пили сладкий яд.

Я видел в Мозамбике куст цветущий.
Под ним лежало трое мертвецов.
Прекрасных бабочек сверкающая туча
Садилась на цветы и мертвое лицо.

Мы после боя вышли к океану,
К зеленым бабочкам над каменистой грудой.
Друг промывал гноящуюся рану,
А я хватал из неба изумруды.

Летала бабочка в кабульском летнем парке.
Она багрово-красная была.
Здесь через год в проеме тесной арки
Замученный висел Наджибулла.

Вся золотая, в черном обрамленьи,
Она вершила ритуальный танец.
Войска сражались на тайландском направленьи,
Ее поймал мне молодой вьетнамец.

Снаряд упал в горячее болото.
С цветов взлетело облако желтушек.
Вокруг расколотого взрывом миномета
Лежало множество их оглушенных тушек.

Я пробирался в Африке с сачком,
То белыми соцветьями любуясь,
То солнца ослепительным пучком —
Вдруг бабочку увидел голубую.

Вокруг нее цветов волшебных пена,
Сама подобна капельке лазури.
Так в женщину влюбляются мгновенно,
Когда порыв любви подобен бури.

Я вел сачком, я Господа молил,
На помощь звал Его святую силу,
Чтоб Он мое томленье утолил
И я поймал лазурное светило.

Я промахнулся, был пустым сачок.
В нем трепетал бесцветный тихий ветер.
Мерцал вдали лазурный светлячок.
Летела бабочка средь листьев и соцветий.

Ее поймал и рухнул бездыханно
В траву, где стадо антилоп бродило.
В моем сачке таинственно и странно
Затрепетало синее светило.

Над Африкой полдневный жар сиял.
Склонила пальма пышную главу.
Вдруг у сачка распалась кисея,
И девушка ступила на траву.

Румянец губ, шелков голубизна,
Весь вид ее прелестный и нарядный.
О, Боже Правый, я ее узнал.
Она была невестой ненаглядной.

Мы с ней брели по мокрым василькам,
Две радуги, как бури отголосок.
Издалека светил нам псковский храм
В своей смиренной красоте неброской.

Мы погружались в воду тихих рек,
Плели венки из золотых кувшинок.
И ветер гнал в лучистом серебре
Воздушный ворох солнечных пушинок.

Нам пели песни древние старухи,
Нам конь вослед смотрел лиловым оком.
Я целовал ее глаза и руки
На том стогу прекрасном и высоком.

Летели звезды, окружали стог.
Мы их ловили в сброшенное платье.
Когда заря окрасила восток,
Я все еще держал ее в объятьях.

Мы с ней венчались в церкви пятиглавой.
Священник с белоснежной сединой
Держал свечу в сияньи божьей славы,
Нам говорил о доле неземной.

Он поднимал венцы над головами.
Вдруг дунул ветер и задул свечу.
Она крылом взмахнула со словами:
«Прощай навек, мой милый! Я лечу!»

И там, где струйка синяя витала,
Где ветра тень бежала по реке,
Там бабочка бесшумно улетала,
Лазурной каплей тая вдалеке.

С тех пор я опускался в океаны
И улетал в космические выси.
В горах Панджшера умирал от раны,
Меня настиг в лесах Анголы выстрел.

Ее искал в парижских кабаре,
Буддийских храмах, рынках мексиканских.
И вдруг нашел в тропической жаре.
Средь зарослей душистых, африканских.

Моя душа от счастья ликовала.
Боялся я спугнуть ее словами.
Но не невеста — бабочка лежала
С поломанными синими крылами.

Благодарил я Бога за подарок.
Я уходил, гремело за плечами.
И ливень, ослепителен и ярок,
Меня хлестал горячими бичами.

Когда я разговариваю с Александром Андреевичем, меня не отпускает мысль, что говорю с вечностью. И я благодарен судьбе за то, что она меня познакомила и позволила вместе работать с этой, воплощенной в человеке, Вечностью.

Спасибо за это, Александр Андреевич.