ИМПЕРСКАЯ ПЕСНЬ КАМНЕТЁСА

(о «Наскальной книге» Александра Проханова)

 

Чудо-шедевры тем лучше,

Чем жёстче материал.

Есть что-то легковесное в современном компьютерном наборе текста, будто слово, появившееся в результате виртуозной пробежки пальцев по клавишам, стало каким-то опустошенным, прозрачным, бесформенным. Будто оно утратило волшебный шепот соприкосновения пера с бумагой, утратило тишину аллей, безмолвие звездных ночей, дыхание набегающей морской волны, при которых создавались лучшие русские слова о жизни и смерти, о вечном и временном, о радости и печали. Будто нынешнее слово лишилось Божьего благословения, перестало быть Альфой и Омегой, потеряло корневую основу, роднящую земной язык с языком ангелов.

И теперь мы поворачиваем бытийное колесо вспять, в поисках «жесткого материала» возвращаемся в суровый каменный век, дабы обрести век золотой. Берем молот и зубило и выкалываем свои письмена на скале. Каждая буква требует немалых усилий, отточенности движений, слово рождается ударом, становится весомым, мысль уплотняется – и так появляется «Наскальная книга».

В этой поэтической книге Александра Проханова, как в калейдоскопе, сошлись пятнадцать томов прозы, словно неведомый библиотекарь расставил их в сакральном порядке на книжную полку автора. «Наскальная книга» родилась в результате тектонических движений истории, вселенских взрывов, способных «горы переставлять»:

В горе взорвали ядерный заряд —

Гора, подпрыгнув, пала на колени.

Мне чудилось, что камни говорят,

Вокруг рыдают Божия творенья.

И сбылось пророчество о том, что «камни возопиют», и понял камнетес, пришло «время собирать камни», говорить с ними, слушать их, слагать свою «резную летопись» из обломков великой скалы, выкладывать из них дома и очаги, мостить ими новые дороги.  Подобно Микеланджело, увидевшему в бесформенной гранитной глыбе фигуру Давида, автор «Наскальной книги» отсекает от жизни все лишнее – клевету и небылицы, чтобы явить истину:

Я, до костей истертыми руками,

Страшась, чтоб не накрыл меня поток,

Свои стихи выкалывал на камне.

Мне ангел подносил воды глоток.

 

Библиотекам суждено сожженье.

Пергамент, шелк — им надлежит истлеть.

Картины жизни, прожитой в сраженьях,

Я должен был навек запечатлеть.

И ответили камни, вздохнули, пробудились, поведали все, что было и будет, ожили.  Из камней земных превратились в «камни небесные», понесли благую весть, ведь «Божий Дух, где хочет, там и дышит». Оттого камни, горючие и горячие, способны воскрешать: «Накрытые горячими камнями, В могилах испарялись мертвецы». Граница между живым и неживым смещается, дух проникает в мертвое дерево и холодный металл:

У автомата ложе из березы,

Коричневый березовый приклад.

Вдруг из приклада выступили слезы,

И стал зеленой веткой автомат.

Жизнь и смерть встали рядом, пошли рука об руку: «Нам из Союза привезли гробы С медовым запахом распиленного леса», но человек оказался нетленен, его «душа из бересты, А разум из сверхплотного титана». Ангелы-хранители даровали ему в духовной брани спасительные доспехи и донесли до его слуха сокровенные «Слова любви к младенцам и цветам».

И когда одновременно вопиют камни и поют ангелы, рождаются великие эпосы, вскармливающие цивилизацию и сплачивающие Империю, будь то «Эпос о Гильгамеше» или «Одиссея», «Старшая Эдда» или «Слово о полку Игореве». Потому «Наскальная книга» Проханова – это огромная эпическая фреска, где живет дух Каповой пещеры, проступает витальный звериный стиль сарматских золотых украшений. Через эту фреску к нам приходит шум моря, когда-то бушевавшего там, где теперь уральские степи.

Камнетес не делает из своей наскальной фрески автопортрета, он говорит от имени всех и за всех, становится легендарным Вещим Бояном, таинственным Гомером, фантазийным Оссианом, «певцом во стане русских воинов», «соловьем Генштаба», последним летописцем и знаменосцем Империи. В его песнях «Как воплощенье сказок и утопий, Вставали голубые города». И то ли плачем, то ли гимном, то ли молитвой разносится по русской земле:

Родина моя, трава измятая.

Боль — из сердца пуля не изъятая.

Автомат для боя снаряжу,

Вместо пули сердце заряжу.

Но летит навстречу сердцу та пуля окаянная, что из эпохи в эпоху, из века в век настигает отца под Сталинградом, а сына под Кабулом: «Та пуля, что в Ермолова летела, Под Учмартаном ранила меня».

Но наступает время, и камень в руках камнетеса становится хрупок, каменные таблички превращаются в тонкую бумагу, отчего «Империя сворачивается в свиток». Ее краеугольный камень подтачивают те, кто «жнет, где не сеял», ее райские сады вырубают и выкорчевывают те, кто никогда их не возделывал:

Когда я молод был, я насадил мой лес,

Чтоб стариком дремать под синим дубом.

Пришел, когда угас огонь моих небес.

В лесу звенели пилы лесорубов.

Если раньше в русском лесу каждое дерево было древом познания, то теперь пришла пора насаждать осины:

Когда кругом врагов чужая речь,

Когда в Кремле витийствует Иуда,

Я вновь точу мой затупленный меч

И уповаю на святое Чудо.

И эта вера в русское чудо вновь и вновь дает силы «зажечь над пропастью маяк», и под его сияние продолжать «писать славянской вязью: “Да светится в веках моя Империя!”». И каждый камень в ее основании будет драгоценным.